Татьяна Толстая. "Невидимая дева"

Здравствуйте, друзья. Поверите ли, что я, доселе не являясь поклонницей творчества Виктории Токаревой, после перечитанной мной повести «Талисман» (хотя по объёму это скорее рассказ) снова и снова листаю её произведения? В них есть любимое мною умение посмеяться, когда хочется плакать, и нежелание плакать над собой и жалеть себя.

В 80-е и 90-е годы появилось много произведений, «написанных женским почерком». В 2000-е эта традиция развилась и укрепилась. Уже канули в лету всевозможные художественные советы, Союз писателей больше не имел силы и влияния той могучей организации, принадлежность к которой могла решить судьбу автора и его творчества. Росли, как грибы, всевозможные издательства, писатели издавали книги за свой счёт и за счёт спонсоров. Появлялись книги-однодневки и весьма странные творения, которые вызывали шок у читателей (собственно, для этого и были созданы). Книги теперь не писались, а «производились», как обувь, не для того, чтоб занять место на магазинных полках, а чтоб покупали и потребляли. Нелепо? Уродливо? Пошло? Вообще бездарно? Но ведь покупают и потребляют! Даже из рук рвут! Спрос диктует условия продаж! Среди этой мути, которую нёс поток потребления, появлялись действительно хорошие книги, они оставались со своими читателями навсегда.

Сегодня я хочу поговорить с вами о повести Татьяны Никитичны Толстой «Невидимая дева». Писательница, которая заявила о себе в весьма сложные для русской литературы времена. Внучка «красного графа», маститого писателя Алексея Толстого. Дочка того самого Никиты, о котором написана одна из самых светлых детских книг «Детство Никиты». По маминой линии тоже всё красиво — дедушка Михаил Лозинский, поэт и переводчик Серебряного века. Не буду скрывать, я прочла в сети отзывы на книгу «Невидимая дева». Негатива достаточно: «едва дочитала до середины», «никому не интересны нафталиновые мемуары отпрыска совдеповской элиты». Но есть и другое: «проза Татьяны Толстой душераздирающе гениальна», «… перепахивает давно покрытые забвением поля памяти». Что интересно, на обоих берегах и поклонники, и противники Татьяны Толстой отмечают её тонкий, лиричный и выразительный — безупречный русский язык, которым написано произведение.

Сама Татьяна Толстая анонсировала свою повесть так:

«Есть воспоминания утренние, легкие и светлые. Есть вечерние, золотые, — они тяжелее, и это окрашивает тех, о ком вспоминаешь. Бывает вообще ночной мрачняк и депрессняк.

Какими были эти люди на самом деле? Хорошими? Сложными? Добрыми? Раздражительными? Не знаю! Они были любимыми, они — были, и вот я пишу про них, вертя их и так, и сяк.

И еще напишу».

Татьяна Толстая рассказывает о своей семье: маме, папе, шестерых братьях и сестрах, семье, где дети росли в «три яруса», где была няня обычная, няня для гулянья и гувернантка:

«…девятнадцатый век еще не ушел из этих мест, медлил, показывал нам мир, каким он был до Первой мировой войны, — зеленый, синий, солнечный мир не убитых…»

На самом деле, няни и гувернантка были «александровскими старушками» (рождёнными при Александре III), пережившими блокаду, существующими на нищенскую пенсию, которым семья Толстых не дала пропасть, умереть с голоду. Они считали эту семью своей, жили на их даче, как дома. К их приезду хозяйка, мать Татьяны Наталья Михайловна Толстая собственноручно отмывала и убирала дачу, чтоб разместить с комфортом старушек. Дача тоже особенная: это не дворец на берегу тёплого моря, а кособокий деревянный дом, построенный плотником-дураком по прозвищу Кучерявенький в чудесном месте, на берегу озера Хеппо-Ярви, где-то на границе Ленинградской области и Финляндии.

Не беда, что на даче сыро, печи развалились, комнаты все проходные, этот дом был согрет любовью большой семьи:

«Конечно, мы все любили свою кривую, сырую, нелепую дачу. Она была наша собственная, никто нам ничего тут не запрещал, и можно было делать с ней что угодно. Например, на чердаке, под самой крышей Курчавенький строил, да так и не достроил две комнаты. Но в каждой были и дверь, и окно, и какой-то потолок из вагонки, так что не обязательно было обращать внимание на недостатки».

Татьяна Толстая понимает, что она теперь единственный человек, который помнит и может рассказать о своей няне, подруге бабушки, «александровской старушке» Леле, о наивной «Клавсевне», о костюмерше Анны Павловой Вере Эйман, которая теперь живёт на соседней даче и продаёт молоко, соседке Соне:

«Жил человек — и нет его. Только имя осталось — Соня».

Все эти люди исчезли, растворились во времени. Они стали «невидимыми девами». О маме, кисейной барышне из Серебряного века, которая говорит на нескольких языках, родила семерых детей, собственноручно моет и чистит старый дом, с секатором и граблями до поздней ночи возится в саду и никого не заставляет ей помогать, Татьяна Толстая говорит с особым чувством, потому, что никто больше об этом не расскажет:

«(Потом, позже, через много лет, когда советский строй развалился и на смену ему пришли времена демократические, а потому работа на общее благо стала смешным и презренным анахронизмом, питерские дворы быстро заросли мусором, но на субботники никто уже не выходил. Вернее, выходили двое: дворничиха и мама. Маме было уже к восьмидесяти. Она надевала брезентовые рукавицы, повязывала голову косынкой и шла убирать бутылки, проступившие к весне из-под снега, подметать смерзшиеся собачьи какашки, сгребать бумагу, пакеты и наркоманские шприцы. В телевизоре Собчак лаял о демократических принципах, все увлеченно смотрели; мама проходила мимо, ничего нам не говоря. «Мама, ну посиди уже, хватит!» — «Мусор сам себя не уберет. Мы хотим жить в чистом дворе?»)».

Этот фрагмент повести меня особенно обжёг: именно так вела себя и моя мама, единственная, кто до последнего выходил на субботники во двор дома, в котором она прожила 50 лет.

Юмор Татьяны Толстой убивает наповал. Чего только стоит история о деревенской девушке Тосе, которую сестра Татьяны Катя взяла в няньки и повезла вместе с собой и детьми на юг отдыхать, хотя её все предупреждали, что девушка ненадёжная. По дороге Тося познакомилась с аферистом, бросила детей и свою хозяйку, а он обобрал её и исчез. Она без денег вернулась на дачу, заперлась в деревянном сортире и не выходила сутки. Её с трудом оттуда вывели и успокоили.

О том, что случилось, узнали лишь из телеграммы Кати:

«НЯНЬКА БЕЖАЛА ГРУЗИНОМ ЗПТ ВСЕ ХОРОШО ЗПТ ЕДИМ ФРУКТЫ ТЧК».

Я ещё раз повторюсь, что считаю женщин с чувством юмора достоянием нации, особенно таких талантливых, как Татьяна Толстая. До сих пор помню, как в одну из своих передач Татьяна Никитична пригласила одиозного политика, известного своим сексизмом и соответствующим публичным поведением в отношении женщин. Во время всей встречи Татьяна Никитична прямо в эфире вязала носочек и с милой улыбкой задавала вопросы и отвечала на вопросы. Угадайте, кто первым вышел из себя?

Сегодня Татьяна Никитична ведёт свой блог в соцсетях. Такие яркие личности, как она, всегда приковывают всеобщее внимание, вызывают либо восторг, либо зависть и ненависть. Она хорошо знает, как много весит её слово, высказанное вслух мнение. Поэтому очень щепетильна в высказываниях и оценках:

«Даже если я скажу «доброе утро», то это будет через три хода превращено в какое-то политическое высказывание…»

Она спокойно реагирует на критику и злобу в свой адрес. Её книги о вечном. Они о любви. Как, впрочем, и вся русская литература.

Откройте её повесть «Невидимая дева», посмотрите на прекрасный мир через разноцветные стёкла веранды старой дачи и вспомните что-то своё, что никто больше не помнит и не расскажет.

Ольга Кузьмина. 17 ноября 2025 года