Куба и укол в ж..пу (18+)

На третьем году службы в армии со мной случилось многое из того, что оставило глубокий, причем, не только добрый, след в душе, но и совсем даже наоборот.

Тот год начался для меня неплохо – выездом на ракетный полигон в село Капустин Яр Астраханской области для учебных пусков славных СС-20 или, как их называли наши тогдашние (и по сей день) недруги, «Скадов», что радовало – кроме разгона серых армейских будней – ещё и вкусной и обильной кормёжкой. По возвращении в часть я вспомнил о плоскостопии, которое до этого не мешало мне служить более двух лет. Жалоба на него привела к направлению в гарнизонный госпиталь, где после рентгена стоп и измерения угла обыкновенным транспортиром меня вывели за штат и назначили почтальоном. Я и не мечтал о такой синекуре. Солдатская поговорка «Держись дальше от начальства, ближе к хлеборезке» была посрамлена в первые же дни моего почтальонства. Все старались держаться ближе к почтальону, которому даже самый уважаемый в части человек, хлеборез ефрейтор Самвел Хачатрян, в быту Хачик, на поле правый крайний нападающий и главный забойщик дивизионной команды, лично – вы слышите? – лично каждое утро приносил полсайки свежего, а не вчерашнего, пшеничного хлеба с большим куском сливочного масла и горстью, вместо положенных трёх кусочков, пилёного рафинада. Да и то: что для солдата стоит дороже – еда или письмо с родины от папы с мамой или, вах-вах-вах, от девушки? Да ещё полученное с утра, а не после тоскливого ожидания, пока почтарь рассортирует почту по дивизионам и выдаст её дневальным, которые раздадут долгожданные письма только в личное время после ужина.

Но всему хорошему, как и всему на свете, приходит конец. Ежедневный свободный выход из части и пеший поход за письмами на почту мимо гастрономов с винными отделами сыграл со мной злую шутку. Кто-то из тех, чью просьбу о покупке «поллитры» белой я выполнил, в момент распития в пустующем классе химзащиты были застигнуты дежурным по части офицером и указали на меня, как на источник приобретения. Я был с позором снят с должности почтаря, но томился в досаде недолго. Боли в верхней части живота привели меня в операционную госпиталя, в котором, собственно, и развернулись события, обозначенные в заголовке и связанные с Кубой.

Тот же хирург, который транспортиром измерял угол присоединения моей стопы к голени, помял живот и сказал:

– У тебя грыжа белой линии. Будем вырезать.

Так я попал в хирургическую палату на десять коек, где кроме меня лежали ещё восемь уже резанных или ещё не резанных солдатиков из Краснодарского гарнизона. Десятая койка у окна стояла незанятая. Палата наша была примечательна первогодком с пятой койки. У него было очень уж сильное плоскостопие, и он маялся в ожидании решения из округа о «комиссовании». А пока всё свободное время занимал тем, что поедал обильные дары краснодарской станицы Динская, откуда был призван и откуда эти дары сумками таскали ему родители, а в перерывах между поеданием спал. Всеобщее негодование его хамским единоличным обжорством покрывалось мелкими гадостями ему от нас. Как-то наша сестричка-латышка Илга принесла маленькую баночку с наклейкой, поставила её под кровать обжоры и, поскольку он, как обычно, спал, сказала, чтобы мы передали ему, что эта баночка для сдачи мочи на анализ.

Мы тотчас же нашли пустую трёхлитровую бутыль, переклеили наклейку, дождались, когда он проснётся, и бесстрастно сообщили ему, мол, Илга сказала нассать полную бутыль для хорошего анализа. Салага почти сутки не выходил из сортира, а на вопрос Илги, где он, мы отвечали, что никак не может пописать. Когда же он притащил к Илге полную бутыль мочи, она со свойственной прибалтам невозмутимостью сообщила о нашей проделке начальству, и замполит госпиталя подполковник Мануйлов орал на нас и обзывал всяким нехорошими словами, где самым приличным было «разъ..баи».

Илга была нашей второй примечательностью. Это ж какое извращённое сознание надо иметь начальству госпиталя, чтобы палатной медсестрой к десятку девятнадцати-двадцатилетних, истекающих вожделением по долгое время отсутствующим сексуальным утехам, парням назначить молодую, под метр восемьдесят пять, блондинку с рвущимися наружу из халата грудными и тазобедренными женскими достоинствами! Можете себе представить, каким праздником для нас было каждое её появление в палате, и в скольких греховных снах она являлась каждому из нас!

Койка у окна, сразу через тумбочку после моей, пустовала недолго. Как-то Илга и дежурный хирург ввели в палату очень смуглого молодого парня зарубежной наружности. Подвели к пустующей койке, и врач сказал:

– Рауль – офицер армии дружественной нам страны, и потому ведите себя прилично.

Этот худенький мальчик оказался старлеем кубинской армии и проходил учёбу в какой-то краснодарской военной академии. У него врос ноготь на большом пальце ноги, и ему должны были этот ноготь из мяса вырезать. Мы с ним не успели ещё и поговорить как следует, как на второй или третий день в палате началась подозрительная суета. С утра пришли несколько врачей с переводчиком и после короткого разговора они увели кубинского старлея с вещами, а санитарка тётя Маша убрала с койки всё бельё, матрас и подушку, а саму койку вдвоём с другой санитаркой вынесли вон из палаты. Дверь палаты Илга заперла на ключ и велела не выходить, а если кто захочет в туалет, стучать в дверь, да громче, а то у неё много дел и она может не услышать. В туалет всем сразу захотелось, когда через несколько часов она вошла в палату с большим металлическим подносом, на котором стояла склянка со спиртом, лежал огромный шприц чуть ли не с литровым баллоном и десяток игл. Илга заперла за собой дверь и сказала, по-латышски растягивая слова:

– Пока-а всем не сде-елаю уко-ол, никто не вый-дет из пала-аты. Снима-айте кальсо-оны.

То, что она назвала уколом, выглядело как казнь закалыванием. Она вставила в этот литровый шприц первую иглу толщиной в мизинец и вертикально воткнула её в первую от двери голую ягодицу. Затем перешла к другой койке, поменяла иглу и проделала ту же экзекуцию. Пока она дошла до меня, я пожалел, что мне как «деду» была положена койка вблизи окна, так как, насмотревшись, уже ощущал боль там, куда ещё и не кололи. Окончив истязание, Илга отперла дверь и сказала, что теперь мы можем выходить из палаты. А как выходить, когда боль в левой ноге от ягодицы до пятки превосходила желание избавиться от накопившегося за день?!

Виной же всему был старлей кубинец, у которого обнаружили корь и срочно перевели в инфекционное отделение, а нам сделали такие запоминающиеся прививки, что и по сей день у меня при слове «Куба» начинает болеть левая ягодица.

Февраль 2018 года