Дмитрий Терентьев. Стихи

* * *

Там, где дремлет страна, что зовется Россией,
Где качается двор в облаках тёмно-синих,
С неба падает снег. Я сижу на качелях,
Безнадёжно увязший в безрадостных целях.

А зима завывает печально и громко
И целует меня, как больного ребёнка.
Улыбнусь,- она хлопает, будто в ладоши:
«Недоласканный мой, ненаглядный, хороший!»

Я сижу, и снежинки ложатся на шапку.
И мне жалко снежинки, себя мне не жалко.
Потому что я жив, а снежинки растают,
Не дождавшись зелёного юного мая.

Не увидят они сладкий клевер и мяту,
Только в клочьях пушистую белую вату.
И, упав, соберутся больные, горбатые,
Превратившись в такую же белую вату.

Только я не умру, видя холод и пустошь…
Если был бы я слеп, может меньше бы чувствовал?
Может, если не чувствовал, был бы спокойнее,
Чуть добрее и в общем веселье раскованнее?

Но зима завывает печально и громко.
Я жалею себя, как больного ребёнка,
И с качелей встаю, и со всхлипами плачу
С огорченным собой, с отрешённым в придачу
В незнакомом дворе, в облаках тёмно-синих,
В незнакомой стране, что зовётся Россией.

* * *

Город спит, затуманены окна.
Ковыляет по крышам луна.
Ночь-цыганка, под ливнем промокнув,
Вороного ведет скакуна.

Ветер сник, он дворовой собакой
Притаился в подвале сыром.
Фонари по дорогам горбатым
Электрическим пишут пером.

Город спит, околдованы веки
Перламутром рассыпанных звёзд.
Тихо, тихо, по каменным рекам
Небо тянет рассветный обоз.

Скоро тёмные краски растают,
И над городом, утро даря,
Развернётся от края до края
Простынёй ярко-красной заря.

* * *

Солнце утром из своей кроватки
Выпало и завалилось на бок…
Я сегодня еду по «канатке»
На Бор.

Наготой, чаруя, Волга ляжет.
Подо мной изгибы её тела.
Никогда такого не покажет
Телек.

Я не пил, не нарывался вроде,
Но сегодня не на шутку взвинчен,
Как в руках у девушки напротив
Пинчер.

Мне бы не дойти до сумасбродства,
Не попасть в хитросплетений невод,
Задирая нос, как некто Бродский,
В небо.

Ветер наш вагончик раскачает.
Голову от радости закружит,
Там на берегу меня встречают:
«Нужен!»
 

Записная книжка

Нашел её в серванте,
Распухшую от пыли.
Ждала, когда захватят,
Надеялась… Забыли!

Открыл, - страницы в клетку,
Исписанные ручкой:
Фамилии, заметки,
Цифири закорючки.

До жути непонятный
Врачебный почерк деда,
Но все-таки приятный,
Как скрип велосипеда.

Год нет его; от мрака
Нам никуда не деться.
Как варежка, бумага
Хранит тепло владельца.
 

Вербное воскресение

Плачут балконы и крыши
В Нижнем, Рязани, Москве.
Юный, задумчивый, рыжий
Лезет в окошко рассвет.

В это воскресное утро
Я у окошка, за ним
Видится мне почему-то
Город Иерусалим.

То ли на улицах верба
Снег растопила и лёд,
То ли окрепшая вера
В сердце осанну поёт.
 

Бомж

С помоек города
На яркий свет
Идет оборванный,
Но человек.

Идет, шатается
То вбок, то взад.
В толпу врывается
Отборный мат.

Сто лет не чёсаный,
Сто лет не брит.
Внутри полощется
Аптечный спирт.

Давно не новое
В грязи пальто.
Глаза суровые,
Но с добротой.

Он просит ближнего
Подать хоть что,
Но люди Нижнего
Скупы душой.

От этой братии,
Как молотки,
Летят проклятия,
Летят пинки…

Летит с мигалками
Ментовский гроб,
Оттуда с палками
Ментовский сброд.

Бомжу по темени
И по зубам.
Но не со зла они,
Так, для забав.

В канаву бросили -
Давай, живи.
А он обоссанный
И весь в крови.

Чуть встал, шатается
То вбок, то взад.
В толпу врывается
Отборный мат.

Глаза суровые,
Но с добротой.
И цель не новая,
И смысл простой.

Плывёт заборами
Стальной проспект.
Идет оборванный
Искать ночлег.

* * *

Мы леса вырубаем под стройки,
Под шоссе вырезаем луга.
Превращаем, простите, в помойки
Заболоченных рек берега.

В парках больше не веет прохладой,
Дым шашлычных в аллеях застыл.
Прорастает серебряный ландыш
Через пластиковую бутыль.

Мы бесстрастны, - природе по силам
Не погибнуть от нашей руки.
Льются горькие слёзы России -
Заповедных глубин родники.

* * *

Закладывал на сотне виражи,
По улице летел без рук на баке,
Теперь под автопоездом лежит,
Совсем еще юнец безусый, байкер.

И головы склонили фонари,
И виновато смотрят на дорогу.
И шум умолк. И… что не говори,
Всем откровенно стыдно перед Богом.

За то, что знали наперёд конец,
Не вырвали из лапищ смерти страшной.
Все поняли, - он глупенький птенец,
Из маминого гнёздышка упавший.

* * *

Душистый сад в росе.
Плоды роняют сливы…
Мне тоже, как и всем,
Быть хочется счастливым.

Босым в лугах плясать,
И радостные крики
Охапками бросать
В озёра земляники.

Подняв бокал вина
Холодной ночью где-то,
С улыбкой вспоминать
Утраченное лето.

* * *

Когда всё время думаешь о смерти,
Бессмысленна и безнадёжна жизнь.
Приходит страх, что счастья не заметив,
Бесславного конца не избежишь.

Но если жизнь проводишь безрассудно,
Не ведая, где пролегла стезя,
Рискуешь потопить на рифах судно.
Нет, плыть без маяка в ночи нельзя.

Мы все уйдем, но так ли это важно:
Кто раньше, а кто позже; только след
Оставим неглубокий или влажный
На n-ную длину в линейке лет.

Наступит день, и клетчатые флаги
Окончат гонку на моем пути.
Не плачь, не унывай тогда, мой ангел.
Меня с простившим сердцем отпусти.

Любви союзы заключают свыше.
В иных мирах, в раю или в аду,
Тебя я обязательно услышу,
Тебя я обязательно найду.

* * *

Ты не умела говорить словами,
Но взглядами и жестами свела
Меня с ума. Блеснула между нами
Амура безрассудная стрела.

Безумной страсти отдались как смерти
Мы в омуте бездонном с головой.
В одном дыхании шальной кометой
Ночами пролетали над землёй.

Но связи без любви пусты, напрасны.
Со временем рассеялось тепло.
Волос твоих лавандовое масло
По простыням искомканным текло.

Я выбрал якоря, отдал швартовы,
Расправил паруса… Прошли года.
Умеющий любить и ждать готовый,
Другой твои призывы разгадал.

Теперь ты варишь каши, моешь рамы.
Хранишь в дому порядок и уют.
И носишь в чреве, как в священном храме
Уменьшенную копию свою.

* * *

«В муках и пытках рождается слово»
Николай Гумилев, «Правый путь»

В самом разгаре разгульное лето.
Блажь для поэта, беда для поэта.
Ищешь в стакане пустом вдохновения.
Множишь тревоги и множишь сомнения.

Есть вундеркинды, а есть графоманы,
Все они пишут стихами романы.
Ты же за месяц черкнул две-три строфочки,
Облако дыма пустив через форточку.

«В муках и пытках рождается слово»,
Только тебе и не нужно иного:
Пишешь впотьмах, но уверенно, искренно
В поисках света и призрачной истины.

* * *

Может быть, и не поймёшь ты, как проснулись
Эти чудные узоры зимних улиц.
Эти правильные росписи на окнах,
Как на странных неизвестных нам полотнах.

Может быть, ты не увидишь, как зажгутся
Над землёю высоко планеты-блюдца,
Как широкий месяц, их раздвинув рогом,
Желтым соком прыснет ночью на дорогу.

Может быть, ты не услышишь, как завоют
Во дворах стальные флейты и гобои.
Как, разрезав фиолетовые струи,
Зазвенят столбов натянутые струны.

Может быть, ты не поймешь и не оценишь
Это время виртуозных превращений,
Но, под пение метели засыпая,
Ты почувствуешь,- зима совсем не злая.

* * *

Срок правленья осени истек.
Всадники зимы въезжают в сёла.
Я - упавший с тополя листок,
Ветром ураганным унесённый.

Я летел неведомо куда,
Направленье изменить не в силах.
Подо мной холодная вода
Ранее упавших проносила.

Я к земле прижался и умолк,
Силясь навсегда с землёю слиться.
Чтобы по весне вновь тополь смог
К солнцу протянуть живые листья.

* * *

Антону Щеплягину

Снег сырой, дорога скользкая.
Пробки, ничего не сделаешь.
Я возьму бутылку «Окского»,
Чтобы вспомнить вкус безденежья.

Я пойду к друзьям прошаренным,
С кем не надо лживо чушь нести.
Я сыграю на гитаре им,
Чтобы вспомнить песни юности.
        
Аутсайдеры капустников –
Рок-н-рольщики избитые,
На залапанной «акустике»
Мы заткнём любого битника.

Пусть у нас дипломы синие
Не из Кембриджа и Оксфорда,
Пусть мы критики и циники,
Все употребляем «Окское».

Не заманишь нас айфонами,
Местом, удостоверением.
Мы последнее свободное
Творческое поколение.

* * *

Вы каждый день, строго по времени,
Своей удивляя полезностью,
Садитесь за столик уверенно
«Высокую» делать поэзию.

В одеждах из шёлка и золота
Пегаса седлаете быстрого,
Летите то пташкой, то соколом
В цветочное поле душистое.

А я, замерзая, тем временем,
Похмельной тревогой измученный,
Стою на вокзале потерянный
Под низкими черными тучами.

Немытый, небритый, нечёсаный,
Прикрывшись последней рубашкою.
Я в поезд сажусь, что колёсами
Стучит не в деревню Ромашково.

Вы ловко в полях собираете
Букеты ромашек и лютиков,
Телегами их отправляете
Актерам, певцам и политикам.

Вам дарят награды и звания,
К вам ходят полсотни любовников.
Вам нравится с этим признанием
Работать словесным садовником.

Я пялюсь в окошко вагонное:
Там роют могилы солдатские,
По тюрьмам сажают законников,
И взрывы гремят волгоградские.

Плюют пассажиры мне под ноги,
Менты угрожают по рации.
А я собираю из подвигов
Мозаику раненой нации.

* * *

Пальцами, едва касаясь клавиш,
Заглушая звон ночной тиши,
Ты обворожительно играешь
Музыку для раненой души.

Хрупкая и лёгкая, ты тоже
Состоишь внутри из тонких струн.
Как живую скрипку, осторожно,
Я тебя за талию беру.

Не смолкай, звучи в моих объятьях,
Вздохами мелодию пиши.
Чтобы, как и ты, умел играть я
Музыку для раненой души.