Вячеслав Андреевич Федоров

Поэт русской природы, человек потрясающего темперамента и своеобразного видения окружающего мира, большой мастер, применявший в работе весьма специфические методы и приёмы, Вячеслав Андреевич Фёдоров – герой этой страницы проекта «Поэзия пейзажа». И как жаль, что всего лишь одна его картина послужила поводом для этой публикации. Взгляните: сколько в ней радости, движения, весеннего ветра и мягкого солнечного света!

Федоров В.А. (1918 – 1985). Утро весеннее. 1979. Музей пейзажа. Плёс

Вячеслав Фёдоров родился 21 декабря 2018 года в бедной семье ткачей в Иваново-Вознесенске, ныне Иваново. Город этот уже с 17 века стал ведущим текстильным центром страны. И единственное местное художественное училище было создано, главным образом, для удовлетворения потребностей ткацкого производства. Мальчику с явными художественными способностями, внуку бродячего иконописца, больше негде было получить живописное образование – только здесь. Но, к счастью, среди преподавателей скромного провинциального училища оказались Иван Нефёдов и Михаил Пырин, выпускники Московского училища живописи, ваяния и зодчества, обучавшиеся у таких выдающихся мастеров как Валентин Серов, братья Коровины, Абрам Архипов, Алексей Корин, Владимир Маковский и других.

Двадцатилетний юноша, окончивший с отличием училище, наверняка строил большие творческие планы, но вскоре началась Великая Отечественная война. Как это бывает, по русской поговорке, не было бы счастья, да несчастье помогло – тяжелейшее ранение ног, после которого Вячеслав Федоров был комиссован окончательно и бесповоротно, возможно, уберегло от гибели большой талант.

А дальше была поездка в Самарканд, где в тот момент находились в эвакуации сразу три ведущие высшие художественные учебные заведения Советского Союза, что дало возможность молодому художнику набраться весьма и весьма разнообразных профессиональных знаний и опыта. Вместе с Академией художеств В. Федоров вернулся в Ленинград, где продолжил обучение у Бориса Иогансона, ученика Константина Коровина. Получив диплом с отличием, Фёдоров вернулся в родной город – преподавать в том самом училище.

Следующие годы были наполнены творчеством и многочисленными поездками по стране. Тверская область, деревня Желниха стали не просто последней географической точкой, завершением большого пути. Красота тех мест настолько вдохновила и очаровала художника, что он остался здесь до конца своих дней. Он жил на природе, чутко внимая малейшим ее знакам, тонко сопереживая ее настроениям, отражая их на холсте.

Чтобы понять, каким человеком и каким удивительным мастером был Вячеслав Андреевич Федоров, прочитайте воспоминания его сына Андрея. Этот рассказ мне посчастливилось найти на старой странице плёсского Музея пейзажа в социальной сети ВКонтакте.

Отец предпочитал чрезвычайно темпераментный метод письма. Он был крупным человеком, а из-за болезни сердца двигался неспешно, часто останавливаясь и подолгу отдыхая. Но все менялось, когда в его руках оказывались кисти, особенно, если писался натурный этюд.

Размер не имел никакого значения, он мог писать работу чуть больше спичечного коробка, а мог прямо в поле «распахивать» холст метр двадцать на два. Не имело значение и то, что было в руках – кисти, мастихин, тряпка; отсутствие кистей, мастихина, тряпки. Однажды отец просто забыл дома помытые кисти, но вернулся с сеанса с законченным холстом, виртуозно сотворенным пальцами, ладонью, тряпкой и пучком травы...

Смотреть на его работу было сродни посещению хорошего концерта или спектакля. Живопись совершенно преображала отца, сердечная боль отступала, и он полностью погружался в творческий транс. Часто, находясь рядом с ним на этюдах, я просто переставал работать и только наблюдал. Особенно, если писался большой формат. Во время живописи он как-то пытался объяснить свои действия, мысли, движения. Иногда очень противоречиво, как и все в настоящем Творчестве, но все же довольно стройно, как я понимаю это спустя столько лет. Один из его товарищей как-то рассказывал мне про свое хождение с отцом на этюды. Пытаясь познать его метод, он стал повторять за батей движения и приемы, но был совершенно сражен, когда отец, заметив это, рассмеялся, снял холст с этюдника и стал возить им по осенней высохшей траве, облетевшим листьям и оголенным веткам:

– Смотри, Миша!.. Природа сама за меня пишет...

Этюд получился мастерски-виртуозным, завершая его отец просто брызнул грязным разбавителем с кистей. Капли легли, по заверениям товарища, как будто в ожидавшие их места.

Художники на Академической даче звали отца «Славка-колдун», как за необычную технику живописи, так и за знания изменений природных состояний. Ранним солнечным июльским утром, сразу после завтрака, мы шли с ним в ближайшее поле. На дороге стоял автобус, куда загружали этюдники и холсты живописцы, собравшиеся на этюды в село Дуброво, располагавшееся в двенадцати километрах от Академички.

– Слава!.. А ты куда это?.. С нами не поедешь?..

– Поезжайте-поезжайте... Через два часа пойдет дождь, а, пожалуй, даже ливень...

– Да брось ты!.. Тоже мне, Гидрометцентр... Ни облачка на небе-то... Скажи лучше – лень!..

– Поезжайте-поезжайте...

Я недоумевал. Не видно было ни одного признака надвигавшейся смены погоды.

– А ты, сынок, на Ваньку-мокрого посмотрел?.. А то, что росянка закрылась, – не заметил?.. А лягушки концерт в болоте закатили?.. А уборной с вечера пахнуло?.. То-то...

Но я, дубина стоеросовая, вообще не придал значение этим мелочам... Мы едва успели написать в поле по блиц-этюду, как начался мелкий дождик, в мастерскую мы вбежали под шум серьезного ливня. Живописцы, насквозь промокшие в Дуброво, с остервенением гудели: «Славка-колдун!..» Только Борис Сергеевич Угаров, Алексей Игнатьевич Кириллов и Николай Новиков всегда интересовались у отца прогнозом погоды, когда затевали сложный натюрморт на улице или длительную портретную пленэрную постановку.

– Пиши, пиши, Борис... В ближайшие время будут светлые пасмурные дни, дождь пойдет на третий вечер...

– Нет, Николай, солнечные деньки еще неделю порадуют, успеешь...

– Знаешь, Леша, это я тебе только вечером, часов в десять скажу. Тут посмотреть надо...

Его прогнозы практически всегда сбывались... Славка-колдун... Мужики в Желнихе говорили ребятишкам и женам:

– Андреич в лес в плаще с корзиной пошел... Значит, жди слой грибов... Завтра – марш в бор к Подсосонью...

Батя приходил домой с полной корзинкой, вызывая лютую зависть у старух, знатных ходоков по лесам. Он настолько хорошо изучил приметы и неуловимые признаки, что всегда возвращался с дарами природы даже в новых, неизведанных местах.

Однажды мы писали с ним в поле за деревней Кишарино огромный нескошенный цветущий луг, озеро за ним и бор на том берегу. Над всем этим великолепием свободно шли облака начала августа, подгоняемые северо-западным ветром. Все указывало на приближение затяжных дождей. Отец взялся за большой холст, метр на полтора, я писал картонку двадцать на сорок. Как он управится? Скоро же дожди...

– Скоро дожди... Успеть бы... Хотя думаю, – сегодня завершу... Дай ультрамарин... Ай-яй-яй... Хорошая краска!.. А черная?.. Да без нее такое небо не написать... Не написать... Ну и что, да пусть отрицали и отрицают... Импрессионисты и Сезанн?.. Да, это величайшие живописцы... Ну а кто ж спорит... А вот Валентин Серов говорил, что черная в палитре – как виолончель в оркестре... Да... Куда ж без виолончели?..

Он бросал мне выдавленный до конца тюбик ультрамарина. Я тупо рассматривал его и машинально клал в этюдник.

– Вот смотри... Легато, как в музыке... А здесь, мастихином – нон-легато... Сейчас я вот этой кисточкой – стаккато... А это у тебя колонок откуда?.. Дай-ка, дай-ка... Ага...

– Па!... Ну а это – что-о??!!

– Это?... Ну конечно пиццикато... Да вообще, правильно тут Рейхет после коньяка сказал – охра, английская красная, кость жженая и белила, ну, может быть – ультрамарин – достаточно для живописи... Ты видал, как он пишет?.. Что творит!.. Гений... Дай мне, сынок, кобальт зеленый светлый и лимонный...

– Так ведь сам сейчас про Рейхета говорил...

– Так я и не Рейхет...

Разговор продолжался весь сеанс. Отец темпераментно барабанил и елозил кистями, мастихином, тряпками, руками и еще Бог знает чем по полотну, постоянно отбегая назад, прищурившись и сильно наклонив голову набок, рассматривая издали свою работу. Я пыхтел над картонкой. Батя вытоптал в процессе письма приличную поляну, я так ни разу и не поднялся с раскладного стульчика. У меня получился Настоящий-Этюд-Как-Учили, с голубыми далями, зеленым лугом, белыми цветами на мазистом переднем плане. Отец сварганил что-то необычное, с лиловым дальним планом, бешеными облаками и охристыми травами, да еще повсюду эти удары невероятных серых оттенков.

– Серебристей, серебристей надо... Иногда – золотистей...

«Ерунда какая-то», – подумал я... Через две недели, во время дождей, счистил-таки свою дурацкую картонку, чем удивил отца.

– Зря... Неплохой был этюд-то...

Сейчас, когда сильно повезет, любуюсь иногда тем отцовским холстом в фондохранилище Музея или на какой-нибудь чрезвычайно редко случающейся в наше авангардное время выставке Настоящей Живописи. Хотя один уважаемый абстракционист как-то сказал про отцовское искусство:

– Он – наш! У него вся живопись по сути – ковер абстрактных картин, сложившийся, словно пазл, – в реализм...

А я думаю, папа был просто Художником.

Андрей Федоров. 21 декабря 2017 года

(источник)

Чтобы полнее познакомиться с творчеством Вячеслава Андреевича Фёдорова, непременно загляните сюда и сюда.

Татьяна Шепелева. Декабрь 2022 года