Иван Шмелёв. "Лето Господне. Рождество"

Здравствуйте, друзья! Впервые за семь с половиной лет мы с вами встречаемся в первое утро нового года. Если вы читаете это именно утром первого января, значит, вы хорошо выспались, легли спать как в обычные дни, до полуночи. Не сидели всю ночь напролёт за накрытым столом, не плясали, не запускали фейерверки. Вы приверженец здорового образа жизни? Или для вас главный праздник не Новый год, а Рождество, как это было в России сто с лишним лет назад? Рождество тогда праздновали после Нового года. Потом произошли до сих пор непонятные для меня манипуляции с календарём, и Рождество перепрыгнуло вперёд, зато появился ещё один совершенно русский праздник – Старый Новый год. Он, как и Рождество, долгое время официально не признавался, поэтому праздновался с особой теплотой.

Долгие годы о русском Рождестве вспоминали русские за границей. Те самые, которых называли «русские без России». Это эмигранты, те, что не нашли общий язык с Советской властью, не признали её право ответить красным террором на белый. Одним из них был писатель Иван Шмелёв. Свой выбор между Родиной и свободой он сделал осознанно. Между ним и покинутым Отечеством навсегда остался любимый сын Сергей. Его расстреляли в 1920 году, в Крыму по приговору особого отдела Красной Армии – без вины, лишь за то, что он носил погоны подпоручика и служил у Врангеля. Сергей Шмелёв был мобилизован принудительно, против большевиков не воевал, из-за болезни находился в тылу. Он был лишь один из многих, но для отца и матери – единственный. Родители так и не смирились с его гибелью, не простили этого Советской России. А той России, которой принадлежал православный писатель, философ и публицист Иван Сергеевич Шмелёв, больше не было, и он мучительно тосковал. Потребность сердца рассказать, какой была та Россия, которой нет и больше не будет, он выплеснул в романе «Лето Господне».

Роман начинался с главы «Рождество» (позже писатель переместил эту главу в середину романа).

«Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну, что же… Не поймешь чего – подскажет сердце. Как будто, я такой, как ты. Снежок ты знаешь? Здесь он – редко, выпадет – и стаял. А у нас, повалит, – свету, бывало, не видать, дня на три! Все завалит. На улицах – сугробы, все бело. На крышах, на заборах, на фонарях – вот сколько снегу! С крыш свисает. Висит – и рухнет мягко, как мука. Ну, за ворот засыплет. Дворники сгребают в кучи, свозят. А не сгребай – увязнешь. Тихо у нас зимой, и глухо. Несутся санки, а не слышно. Только в мороз, визжат полозья».

«Милый мальчик» – это племянник жены писателя, но обращается Шмелёв не только к нему, а ко всем детям русской эмиграции, которые никогда не видели настоящего снега, а скоро вынужденно забудут родной язык. На протяжении всего произведения звучат слова «у нас» и «здесь». «Здесь» – это чужбина, всё немилое, не своё, конечно, «здесь» всё хуже, а то, что «у нас» никогда не вернётся, не повторится. С теплотой воспоминаний перемешана горечь утраты. Им, «здесь», никогда не понять, что такое настоящее зимнее Рождество:

«Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то!.. Елочки на них, разводы, как кружевное. Ноготком протрешь – звезды не видно? Видно! Первая звезда, а вон – другая… Стекла засинелись. Стреляет от мороза печка, скачут тени. А звезд все больше. А какие звезды!.. Форточку откроешь – резанет, ожжет морозом. А звезды..! На черном небе так и кипит от света, дрожит, мерцает. А какие звезды!.. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут, – голубой хрусталь, и синий, и зеленый, – в стрелках. И звон услышишь. И будто это звезды – звон-то! Морозный, гулкий, – прямо, серебро. Такого не услышишь, нет. В Кремле ударят, – древний звон, степенный, с глухотцой. А то – тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала… – гул и гул».

Можно ли найти в Париже настоящую рождественскую елку, без которой в России невозможен праздник? Память сердца уносит в Россию, туда, куда нет обратной дороги. В светлое время счастья:

«Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, – лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, – тычинки. У нашей елки… как отогреется, расправит лапы, – чаща. На Театральной площади, бывало, – лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, – потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках – будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами. Сбитенщики ходят, аукаются в елках: «Эй, сладкий сбитень! калачики горячи!..» В самоварах, на долгих дужках, – сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С медом, с имбирем, – душисто, сладко. Стакан – копейка. Калачик мерзлый, стаканчик, сбитню, толстенький такой, граненый, – пальцы жжет. На снежку, в лесу… приятно! Потягиваешь понемножку, а пар – клубами, как из паровоза. Калачик – льдышка. Ну, помакаешь, помягчеет. До ночи прогуляешь в елках. А мороз крепчает. Небо – в дыму – лиловое, в огне. На елках иней».

Шмелёв рассказывает о том, как готовились к Рождеству, из чего варили кутью, почему её ставили на сено перед образами, как шли торги на Конной площади.

Одна из самых горьких потерь Шмелёва – потеря Родины. Без России и Рождество не Рождество.

Сколько боли в мучительном воспоминании:

«Морозная Россия, а… тепло!..»

Этим теплом наполнен весь роман «Лето Господне», особенно глава «Рождество»:

«И в доме – Рождество. Пахнет натертыми полами, мастикой, елкой. Лампы не горят, а все лампадки. Печки трещат-пылают. Тихий свет, святой. В холодном зале таинственно темнеет елка, еще пустая, – другая, чем на рынке. За ней чуть брезжит алый огонек лампадки, – звездочки, в лесу как будто… А завтра!..»

Лучшее на свете слово – завтра. За – втра, за первым будет второй день, и всё будет хорошо, лучше, чем сегодня. Потому что после Рождества – Святки. Целая неделя праздника. И следующая глава романа называется «Святки».

У меня неоднозначное отношение к личности писателя Шмелёва, есть страницы его жизни, о которых не хочется говорить. Но роман «Лето Господне» сто́ит прочитать – хотя бы для того, чтоб узнать, что мы празднуем, что так легко потерять и невозможно вернуть. А тот, кто в первый день года открывает книгу, несомненно, счастливый человек.

Ольга Кузьмина. 1 января 2024 года