Александр Радищев. "Путешествие из Петербурга в Москву"

Ну вот, уважаемые читатели, вместе с Николаем Михайловичем Карамзиным мы объехали пол-Европы и теперь по трапу корабля сходим на берег в Кронштадте и, как и он, готовы воскликнуть: «Берег! Отечество! Благословляю вас! Я в России и через несколько дней буду с вами, друзья мои!.. Всех останавливаю, спрашиваю, единственно для того, чтобы говорить по-русски и слышать русских людей». А не отправиться ли нам снова в путешествие, но уже не за границу, а по России, скажем, из Петербурга в Москву?

Представляю, как вы сейчас поморщились: «Это что, Радищев?!» Да, уважаемые читатели, в четырнадцать лет я тоже засыпала с этой книгой в руках, которую безуспешно, как прилежная ученица, пыталась прочесть, потому что её «задали на лето». Студенткой филологического факультета я относилась к Александру Николаевичу Радищеву как к безумцу, который знает, что перед ним бездна, и всё равно делает шаг вперёд! Это ж надо додуматься: в сумеречном 1788 году книгу, которую цензура сначала разрешила, потом запретила, напечатать в домашней типографии, потратить собственные средства лишь для того, чтоб её открыл единственный читатель, которому она была адресована, – Екатерина Алексеевна Романова, императрица российская. Результат известен: Петропавловская крепость! Ещё хорошо, что смертную казнь милостиво заменили острогом в Сибири. Так ради чего это всё?

Ради чего это всё? Такой вопрос у меня возник и потом, когда я книгу прочитала. И я счастлива, что наступило это «потом». Ради чего? Его фамилия – Радищев – уходит своими корнями в церковно-славянский язык. «Радеть» – значит не просто стараться, а страстно болеть за дело. Позже таких людей, как Александр Николаевич Радищев, будут называть пассионариями (от латинского passio – страсть).

Что же случилось в восьмидесятые годы восемнадцатого столетья в России, что эпохе потребовались пассионарии, и таким стал первый русский диссидент Александр Николаевич Радищев? Родовитый, но небогатый дворянин, патологически честный чиновник, не берущий взяток, активно выступающий против всякой несправедливости. В конце восемнадцатого века в Россию из Европы на смену чопорному, мраморному классицизму пришёл сентиментализм. Вроде бы явление чисто культурологическое: в литературе и искусстве одно художественное направление сменило другое. Но это, представьте себе, имело огромное значение для сегодняшней нашей жизни. Не было бы таких понятий, как толерантность, гражданское общество, гуманизм, если бы в конце восемнадцатого века впервые не было заявлено, что человек ценен и интересен не своим положением в обществе, подвигами и преданностью долгу и господину, а чувствами. Это была эпоха, когда слезами умиленья не стеснялись плакать даже мужчины. Ещё не пришло время сказать, что все люди равны в своих правах, а вот о том, что они равны в чувствах, уже было сказано в полный голос. Как тут снова не вспомнить Николая Михайловича Карамзина! Он один из первых провозгласил, что «и крестьянки любить умеют».

Радищев пошёл дальше – он напомнил своим соотечественникам, на какой земле они живут, кто эту землю обрабатывает, кому они обязаны своим благосостоянием. А, значит, жалость и сочувствие – это меньшее, чего они достойны. Его путешественник в тряской карете едет из Петербурга в Москву, от деревни к деревне. Их названия и сегодня можно отыскать на этом маршруте: София, Тосна, Любань, Спасская Полесть, Чудово, Подберезье…

В каждом населённом пункте путешественник наблюдает зверские обычаи крепостнической России: насилие, попрание закона, противоестественное владение одного человека многими... «Порабощение есть преступление» – считает Радищев. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй!» Этим эпиграфом из «Тилемахиды» Тредиаковского начинает он своё повествование. Реальная действительность, описанная Радищевым, заполнена такими чудовищами. Радищев начисто лишает читателя надежд на гуманную власть, на торжество закона, на малейшую возможность добиться справедливости в государстве, где узаконено рабство. И не важно, какое это рабство – физическое или духовное. «Звери алчные, пиявицы ненасытные» – это Радищев о хозяевах жизни. Он открыто заявляет о моральном превосходстве народа, о красоте и порядочности крестьянок.

Была ли у Радищева надежда увидеть своё произведение напечатанным, легально изданным? На первом этапе его раздражение «просвещённой монархией» было столь велико, что он, забыв о неминуемых последствиях, с маниакальным упорством жаждал прочтения своей повести императрицей.

Первым, кто попытался напечатать «Путешествие…» в своём журнале, был Пушкин. Радищева к тому времени уже не было в живых. Со стороны Пушкина это был поступок. Поэт восхищался Радищевым-гражданином, но писателем считал его плохим, а «Путешествие» «весьма посредственным произведением». Но ведь и Пушкина кое-кто гениальным поэтом вовсе не считал. Например, Лев Николаевич Толстой (не меньший авторитет в нашей литературе) вполне аргументировано утверждал, что «Евгений Онегин» – слабое в художественном отношении произведение. Так что мы можем согласиться с Пушкиным, а можем и нет! Но для этого повесть Александра Николаевича Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» необходимо для начала прочитать.

Изменилась ли Россия за двести пятьдесят лет? Перечитайте главы «Чудово», «Спасская Полесть», перескажите ситуации, описанные в них, современным языком и попробуйте ответить на этот вопрос.

Ольга Кузьмина. 18 февраля 2019 года